Сборная «Бразилии»

ТЕРРИ ГИЛЛИАМ: Мне никогда не хотелось делать натуралистические фильмы. Мне всю жизнь нравилась идея, что фильм — продукт фантазии, и это должно быть ясно с первых кадров. И вот мы творим мир, который не совпадает с реальным, но несет в себе некую правду. Когда возникла идея «Бразилии», время было репрессивное. Правительства действовали любопытно, особенно в Германии, где орудовали левые террористы вроде Баадера и Майнхоф. Профессора должны были давать письменные обязательства благонадежности. Я читал, что в Южной Америке людям иногда самим приходилось платить за свое тюремное заключение. Платили, куда деваться. У Терри Джонса я видел в одной книге статью о ведьмах. Так вот, в XVII веке был своего рода прейскурант. Если женщину арестовывали как ведьму и осуждали, она за все должна была платить. За еду, за камеру. За дрова для костра, на котором ее сжигали. Даже за вечеринку для судей, признавших ее виновной. Экономика репрессивного режима.

САЛМАН РУШДИ: Одна из чудесных деталей, относящихся к охотам на ведьм в Англии, особенно в XVII веке, — это способ проверки, ведьма ты или нет. Подозреваемую бросали в реку с грузом из камней. Утонула — значит, невиновна. Один из ранних примеров ситуации выбора без выбора.

САЛМАН РУШДИ: Как известно, были проблемы с окончательным вариантом фильма. Развернулась целая битва.

ТЕРРИ ГИЛЛИАМ: В Universal хотели, чтобы я сделал хеппи-энд. Я ответил отказом, и тогда они наложили на фильм вето и принялись его резать. Я решил бороться. Купил страницу в Variety (американский журнал о кинобизнесе. — Правила жизни) и дал там объявление. Большая пустая страница, вдоль края траурная рамка, как в Италии публикуют некрологи, а в середине объявление: «Мистер Сид Стайнберг! (глава компании Universal. — Правила жизни). Когда Вы выпустите в прокат мой фильм "Бразилия"? И подпись: Терри Гиллиам. Ход может показаться прямолинейным, но для Голливуда это вещь небывалая — там будто разорвалась бомба. Кончилось тем, что мы устроили серию подпольных просмотров у лос-анджелесских кинокритиков и их друзей, потому что фильм был запрещен по всей территории США. Лос-анджелесские критики, когда пришло время голосованием определять фильмы года, обнаружили, что нет правила, чтобы картина обязательно вышла на экраны. И вот в день нью-йоркской премьеры самого центрового из фильмов Universal за тот год — "Из Африки", когда там были и Редфорд, и все остальные, в смокингах, при полном параде, лос-анджелесские критики назвали своих лауреатов. Лучший фильм — "Бразилия". Лучший сценарий — "Бразилия". Лучшая режиссура — "Бразилия". В Universal началась паника. Они немедленно выпустили фильм в прокат, причем у них не было даже афиш. У них была только отксеренная копия картинки, из которой они собирались сделать афишу.

САЛМАН РУШДИ: Отличная история, иллюстрирующая силу рекламы.

ТЕРРИ ГИЛЛИАМ: И вот что забавно: моя последняя работа перед тем, как я в 1967-м уехал из Америки, была в рекламном агентстве, где делали рекламу для Universal.

САЛМАН РУШДИ: Когда я в 1970-е работал в рекламе, ролики снимали Алан Паркер, Ридли Скотт, Тони Скотт, Эдриан Лайн. Один ролик о средстве ухода за волосами я делал с Николасом Роугом.

ТЕРРИ ГИЛЛИАМ: Сами это средство покупали?

САЛМАН РУШДИ: Оно называлось Clairol’s Loving Care. Средство от седины. Тогда еще седых волос у меня не было. Так или иначе, на вопрос о том, как работа в рекламе повлияла на мое писательство, я всегда отвечаю: «Никак». А вы бы что ответили?

ТЕРРИ ГИЛЛИАМ: О господи, я был бы рад ответить так же. Мне бы вашу незапятнанность.

САЛМАН РУШДИ: На банковский счет она, конечно, влияла положительно. Когда я писал роман «Дети полуночи», я два дня в неделю работал в рекламном агентстве, а остальные пять над книгой, и рассматривал это как своего рода промышленное спонсорство.

ТЕРРИ ГИЛЛИАМ: Со мной дело обстоит так: раз в несколько лет, когда меня вконец одолевает депрессия из-за того, что прошло еще пять лет, а я не снял ни одного фильма, я позволяю себе сделать рекламный ролик. После этого я чувствую себя страшно грязным, и в искупление вины мигом принимаюсь за работу.

САЛМАН РУШДИ: Я обычно работал по рекламной части в четверг и пятницу, а вечером в пятницу приходил домой и принимал хорошую ванну. Смывал с себя эту дрянь. И утром в субботу просыпался уже писателем. Но это подводит меня к другому вопросу. Вы сказали, что приехали в Англию в середине 1960-х. Что привело вас в Англию и почему вы осели в этой стране?

ТЕРРИ ГИЛЛИАМ: Я испугался, что если останусь в Америке, то сделаюсь настоящим террористом с бомбами и прочим. В Америке начинались скверные времена. Это были 1966–1967 годы, в Лос-Анджелесе произошли первые стычки с полицией. В колледже основным предметом была политология, так что я сразу начал соображать, что к чему. Вдобавок я носил тогда длинные волосы. И вот я разъезжал в своем маленьком английском «хиллман-минксе», верх опущен, и каждый вечер полиция снимала с меня стружку. Лицом к стене и прочее. В мой адрес произносились монологи, смысл которых сводился к тому, что я — длинноволосый наркоман. И это было для меня своего рода прозрение. Я вдруг влез в шкуру чернокожего парня или мексиканца в Лос-Анджелесе. До этого мне только казалось, что я знаю, как устроен мир, и внезапно все для меня переменилось. И я все больше злился и чувствовал, что пора делать ноги — лучше быть хорошим автором комиксов, чем бомбометателем средней руки. Вот почему Америка еще более или менее цела.

САЛМАН РУШДИ: Вы были призывного возраста?

ТЕРРИ ГИЛЛИАМ: Я послужил своей родине, Салман, в вооруженных силах. Уволен с хорошей аттестацией. А добился я этого способом самым что ни на есть предосудительным. Я состоял в Национальной гвардии и одновременно работал в журнале Help! у Харви Курцмана, лидера в мире комиксов. Потом журнал закрылся, а мне тем временем надоел Нью-Йорк и захотелось поездить по Европе автостопом. Но чтобы избавиться от Национальной гвардии, я на оставшихся бланках со штампом Help! написал им, что меня переводят в европейский филиал журнала. Так что я отправился в несуществующее место. Национальная гвардия прикомандировала меня к контрольной группе в Германии, и я должен был иногда посылать оттуда отчеты. В общем, я врал, дурачил людей, словом, вел себя в лучших американских традициях — по крайней мере, если говорить о руководстве корпораций. Я бы мог быть этим жуликом из компании Enron.

САЛМАН РУШДИ: Итак, вы милостиво избавили Америку от бомб и второго Enron. Ну, и каково вам теперь в Англии — хорошо живется?

ТЕРРИ ГИЛЛИАМ: Не скажу, что люблю Англию, но там я менее несчастлив, чем в других местах. Дело, помимо прочего, в том, что я — более или менее мыслящий американец. Принадлежать к самой могущественной державе на земле — это ох какая ответственность. Мне нужен был другой угол зрения, возможность увидеть все со стороны. Я не раз повторял, что мои фильмы — это записки в бутылках, пущенные по волнам в Америку.

САЛМАН РУШДИ: Когда-то и у меня была шевелюра. И примерно в то же время, как вы приехали в Европу, я в первый раз посетил Америку. По рекламному делу, откровенно говоря. Меня попросили сочинить рекламу для туристов, которая убеждала бы людей проводить отпуск в США. И американское правительство очень любезно подарило мне бесплатную поездку по Америке, чтобы я потом мог обо всем написать. Я прибыл в Сан-Франциско с длинными волосами, без бороды, но с усами на манер Сапаты (Эмилиано Сапата, мексиканский революционер. — Правила жизни). В аэропорту висела табличка: «Несколько лишних минут на таможне — недорогая плата за спасение ваших детей от наркотической угрозы». Стоим в очереди, а передо мной — классический американский сельский работяга с очень красной шеей во-от такой ширины. Поворачивается ко мне и с великим сочувствием говорит: «Друг, мне очень тебя жаль». Он не зря это сказал. Меня буквально выпотрошили. Обыскали с раздеванием. И вот я впервые ступаю на американскую землю — и весь дрожу. На автобусной остановке стоит и ждет автобуса маленькая такая пожилая особа. Видит, что я дрожу, и спрашивает: «Что случилось, мой милый?» И тут из меня полилось. А она в ответ — вот вам другая сторона Америки — сделала потрясающую вещь: извинилась от имени Соединенных Штатов. Сцепила руки вот так, по-ораторски. Принесла мне формальное извинение от имени американского народа. И вы знаете — помогло. Я пришел в себя.

ТЕРРИ ГИЛЛИАМ: Да, вы правы. Вот что в Америке замечательно: американцы.

САЛМАН РУШДИ: Да, такие уж они люди. Сначала копаются у тебя в прямой кишке, а потом извиняются за это. Вернемся к кино. Я хотел бы, чтобы вы сказали пару слов о научной фантастике. Фантастика — это всегда средство воплощения идей. Это прием, позволяющий фильму или книге исследовать вопрос о том, как нам жить.

ТЕРРИ ГИЛЛИАМ: Совершенно верно. В фантастическом кино мы выходим за грань реального мира, чтобы увидеть его со стороны и что-то о нем сказать. В фильмах, которые мы смотрим сейчас, плохо то, что они дают все ответы. Успех приносят картины, которые не побуждают думать. В Голливуде руководствуются принципом: не беспокоить. Кормить манной кашкой. Голливуд смекнул, что детское питание легче жуется, чем большой бифштекс, и зарабатывает на этом деньги. Система работает. Меня это угнетает.

САЛМАН РУШДИ: Фантастика позволяет легче добраться до некоторых истин, чем натурализм. Наш мир — место не натуралистическое. В нем падают небоскребы. Наш мир — подмостки не для семейной драмы, а для странной, фантастической оперы.

ТЕРРИ ГИЛЛИАМ: Вот я и стремлюсь настроить людей на фантастический, колдовской лад. Не знаю, кто придумал термин «магический реализм», но мне он нравится. Он говорит о расширении видения мира. Ведь мы живем в эпоху, когда в нас вколачивают мысль, что мир — такой и никакой другой. С телеэкрана и отовсюду нам твердят: «Вот он какой». Но мир — это миллион возможностей.

САЛМАН РУШДИ: И мир — это место, где наши мечты пересекаются с нашей реальной жизнью.

ТЕРРИ ГИЛЛИАМ: Но мечты, которые нам навязывают, — это еще более белые зубы, еще более толстая туалетная бумага. «Трехслойная туалетная бумага — это твоя мечта. Когда тебя хорошо пронесет...» Вот что нам предлагают. И это давит все сильнее.

САЛМАН РУШДИ: Расцвет кино между концом 1950-х и серединой 1970-х я объясняю тем, что на этот краткий период Голливуд потерял контроль над мировым кинематографом. В результате мы получили «новую волну», Антониони, Бергмана и так далее, а потом Голливуд опять наложил на все лапу. В конце «Дон Кихота» есть замечательная фраза. Перед смертью старик Кихот приходит в себя и видит, что он всю жизнь был сумасшедшим. И он говорит о своем помешательстве так: «Я искал птиц нынешнего года в прошлогодних гнездах». По-моему, это великолепное описание как душевной болезни, так и киноиндустрии. У вас бывает такое ощущение? Вы чувствуете себя Дон Кихотом?

ТЕРРИ ГИЛЛИАМ: Постоянно. Фокус в том, чтобы быть более упрямым, чем они.

САЛМАН РУШДИ: Да, упрямство — великая вещь.