Двух зaхвaтывaeт

Bладимир Cинёв: «Мы с Сашкой в Киверниково 15 лет бок о бок жили. Я — с 13 лет, а он приехал, как с женой развелся. Он приходил ко мне телевизор смотреть, а я даже жил у него иногда, когда у меня дом не протапливался. Я подкалымливал, деньгами делился. Потом, когда молодежь из деревни разъехалась, вместе работали, дрова, рубили, а вся расплата — алкоголем. Из одной чашки, как говорится.

Накануне мы выпивали у меня. В пятом часу — солнышко еще не заходило — пошли к нему. Пришли, я достал щучку. Зажарили, стали выпивать. Осталось примерно треть бутылки и я говорю: Саша, я пойду домой, накормлю скотину. Утром прихожу, допили мы, что было, и он как одурел: где у нас вино? Он думал, что это я у него вино выпил. Я ему говорю: я завтра в Палех поеду, у меня будет день рождения, куплю литровку, сальца, мясца, молока тебе возьму. И сядем культурненько под сосной. Он взял табуретку и хотел меня по голове стукнуть, но по коленке попал. А я резал хлеб и взял ножик за лезвие, а кончик оставался сантиметра на полтора, приставил ему в бок и говорю: хватит дурью маяться. А он мне по лбу и на ножик накололся. Он мне говорит: Володька, ты меня зарезал. А я: да зачем это я тебя зарезал? Он тогда говорит: Вовка, я полежу, а ты мне дай валидола, у меня с сердечком плохо. Я говорю: давай я тебе какую-нибудь скорую помощь вызову? Нет, говорит, дай валидолу. Вот, говорю, допились мы с тобой за три дня. Мы покурили, потом он говорит: Вова, я больше не хочу, ты вызывай побыстрее скорую. Я побежал бегом в Шалимово (соседняя деревня, стоящая неподалеку от Киверниково. — Правила жизни), даже варежки не надел. Постучался к Маруське, а потом к Ворониной, они обе скорую вызвали.

", "image_tag": "", "description": "Дeрeвня Кивeрниково, Ивaновскaя облaсть", "title": ""}, {"thumb_tag": "", "image_tag": "", "description": "Дeрeвня Кивeрниково, Ивaновскaя облaсть", "title": ""}, {"thumb_tag": "", "image_tag": "", "description": "Единственный совместный портрет Александра Гранаткина (слева) и Владимира Синёва (справа); обнаружен в доме Синёва", "title": ""}, {"thumb_tag": "", "image_tag": "", "description": "Дом, в котором проживал Владимир Синёв", "title": ""}, {"thumb_tag": "", "image_tag": "", "description": "Баня на участке Владимира Синёва", "title": ""}, {"thumb_tag": "", "image_tag": "", "description": "Дом Александра Гранаткина, в котором произошло убийство", "title": ""}, {"thumb_tag": "", "image_tag": "", "description": "Дом Александра Гранаткина, в котором произошло убийство", "title": ""}, {"thumb_tag": "", "image_tag": "", "description": "Дом Александра Гранаткина, в котором произошло убийство", "title": ""}], "show_related": false, "has_description": true}" class="gallery-container cf inpost-gallery side-info no-thumbs">

См. также

Я вышел на дорогу к Палеху встречать скорую, она приезжает. Я: вы чего, раньше не могли приехать? А она: а чего раньше? И сделала большие глаза. Так человек, говорю, у меня умирает. Приехали, а у него уже пульса нет. Ну вот, говорит, какие-то полчаса, и я бы его спасла. Ты бы тоже мог, если бы положил какую-нибудь повязку сверху. Вот так дело было.

Собеседник он хороший был. Обо всем разговаривали, что на ум взбредет одинокому мужчине. Общее у нас, извините, — любили алкоголь. Историй много было, но воспоминания не люблю. Даже фотографии изрываю все. Матери только со службы прислал одну, и эту, с Санькой, — он просил. А он, наоборот, очень любил фотографии. А я погляжу и изорву, а в голове у меня все хорошо остается».

Николaй Кочeгaров: «Раньше тут улица в 30 домов была, потом колхоз развалился, дома попродавали. Уже лет десять мой дом тут один стоит. Жена у меня смылась: продала дом, уехала в Южу и там сдохла шесть лет назад — нашла хорошую жизнь. Детей у нас четверо было. Сына застрелил в прошлом году. Он с матерью жил. Как она умерла, забаловал, воровать стал, два года тому назад ко мне прибился, начал наглеть. Я раз сказал ему: иди на работу. Зачем мне работа, говорит? Давно бы вменить таким смертную казнь, уничтожать сволочь. При советской власти за один маток три года давали. Я сам сидел 18 раз. Никогда воровством не занимался, за справедливость сидел: увижу, тащит себе, а у другого нет ничего — на, держи, сука. А этот никому жить не давал и ничего не делал, сидел и жрал ворованное.

На Рождество ко мне дочка с внучкой приехали. А мы с ним поссорились снова. Я ему показываю газету — там объявление: в конфетный цех набирали. Но он уже пьяный был, стал орать, что я сам сидел всю жизнь, поэтому у меня пенсия маленькая. Тогда я сказал, чтобы он убирался по месту прописки. Он схватил меня за грудки, сбросил со стула, стал бить поленом по голове, до крови. Когда я очнулся, услышал, как он спрашивал у дочери, где топор. Говорил, что отрубит мне голову. Я его попросил воды принести из бани, чтобы вымыть голову перед смертью. "Зачем тебе вода, — кричит, — все равно отрублю голову и брошу в колодец". Пока он ходил искать топор, я кое-как дополз до дивана: у меня под матрасом ружье лежит охотничье. Зарядил и лег на диван. Когда он вернулся и увидел ружье, сразу пошел на меня, а я стрельнул не целясь. Он упал, а я снова на диван лег. Через какое-то время милиция приехала — их дочка вызвала: пока сын топор искал на чердаке, они побежали с внучкой на лыжах в Петушки. У меня на улице тоже телефон стоит, но позвонить по нему нельзя, потому что карточки нет. Милиции, чтобы приехать, дорогу надо было расчистить, иначе машина не пройдет. Как приехали, я признался во всем, но не раскаялся. Дали год условно — вот жизнь: на коммуниста матом скажешь — три года, а мразь убрал — оставили пожить маленько».

Алексей Савинов: «Везде пишут Никольское-Нальяново, а на самом деле — Николо-Нальяново. Я даже в Думу писал: почему название поменяли? Мы с сестрой тут родились. Я всю жизнь прожил, а она уезжала — меня одного оставила. Тут все мое. Неприятно смотреть, как чужаки хозяйничают. Какой-то юрисконсульт из Москвы здесь себе место застолбил. Домину выстроил, баню на берегу пруда. Приезжает раз в год зимой, а остальное время егеря его тут заправляют. Березы вырубают. Береза, говорят, нехорошее дерево. Только чего же оно нехорошее? Я сначала на работу к ним устроился, а потом они в пруд три тонны рыбы запустили. Вода стала мутная, запах неприятный. Ну я и ушел.

Про историю здешних мест больше черные кладоискатели знают — постоянно рыщут с металлоискателями. Здесь была битва с татарами, мы даже в огороде серебряные чешуйки находили, монеты и крестики. А еще усадьба богатая была — Павла Нальянова. Ее саму уже разобрали, а церковь стоит. В усадьбе, пока стояла, рисунок Шишкина висел, а потом, слушал, этот рисунок в Третьяковку отправили. Я тут расчищаю барские могилки — все это так недавно было и так грустно закончилось: в 1904 году молодая барыня полюбила кучера и отравилась — съела коробок спичек.

Постоянно какие-то люди ходят. Несколько лет подряд семья ходила — отец, мать и сын. Видимо, клад искали и, видимо, нашли, потому что перестали появляться. А десять лет назад грабители на нас напали. Тогда еще мать была жива, вдвоем с ней жили. Пришли в масках и с топором. Один меня по голове, другой нож к горлу приставил. Когда на мать замахнулись, тут-то нас и понесло: я маски с них содрал, узнал одного — приходил типа передавать привет от племянника из тюрьмы, а на самом деле на разведку. Ну я часа полтора с ними боролся по очереди, схватил ножик, которым скотину режу, они испугались и побежали в лес. Убежали, но я потом милицию вызвал и матери скорую — у нее инфаркт случился. Нашли обоих через какое-то время, посадили».

Валентина Савинова: «Я тоже в этом доме родилась, его отец строил. Работала порт­нихой в Данилове, а когда мама заболела, я вернулась ходить за ней. Да так и не выбралась потом — хозяйство, скотина — жалко. Мы молоко продаем, отвозим в Торопово.

Воды здесь нет, на себе носим. Дорогу нам не чистят, намнешь тропочку и ходишь туда-сюда. У москвичей, которые приезжают, денег вроде много, а асфальт только вокруг себя уложили. Я сначала устроилась к ним работать, а потом они захотели землю мою купить, так я не продала, ну и после этого не смогла уже служить. Озеро вот запоганили. Раньше купались после покоса, волосы без шампуня мыли, а теперь войти противно. С братом, конечно, ругаемся. Каждый сам по себе, а дела общие, и живем в одной комнатке. Личной жизни никакой. Вместо детей — лошадь Ночка. Леша ее у цыган купил, да так и не смог объездить — строптивая оказалась. Цыгане обратно ее хотят — вроде мясо у необъезженных особенное, — да нам уже жалко. Так что она теперь ходит, где хочет, и ворует яблоки у дачников. Раньше напасть могла, а теперь поспокойнее стала. Но электрики, когда приезжают показания со счетчиков снимать, булку всегда с собой берут».

Валентина Лестенькова: «Я в Тимово с 1972 года с мужем проживала. Он талантливый агроном был, работал в совхозе "Заря", а я при нем бухгалтером устроилась. Детей Бог не дал. Деревня у нас здоровая была: парни, девки, шумят по вечерам, гуляют. Теперь во всех деревнях вокруг молодежи нет вообще, а в колхозе осталось 20 голов. Зарплата 900 рублей, и ту задерживают. Потом муж помер, я хотела уезжать, но жалко стало дома, хозяйства.

Когда муж живой был, охотники дом тут купили. Зимой приезжают на кабана. Как людей не стало, природа близко подошла — вон кабаны днем ходят, урожай выкапывают с огорода. За клюквой пойдешь — медведь рядом с тобой ляжет полежать. И травой все выше головы заросло. Я Христом Богом прошу, чтобы косили: колодцев вокруг старых полно, ухнуться можно по незнанию.

А Коля был помощником егеря, а потом стал жить в охотничьем доме круглый год. Он тоже на пенсию вышел — работал на Ярославском лакокрасочном, ему по вредности пенсию раньше дали; дети в Ярославле, выросли уже. Ну жили-жили, помогал он мне по хозяйству — сходить в деревню, дорогу расчистить, — я и предложила ему ко мне перебраться. Одному тяжело дом вести. Он уже охотником набегался, жить спокойно хочет. Мы пчел завели, гуси, коровы, огород, за клюквой ходим. Коты у нас — один мой, один — Колин. Скучать некогда — вон работы сколько. Зимой, когда праздники, под караоке поем. У нас дачница была одна, только давно не приезжала что-то, — привезла нам караоке, диски, так что мы поем вдвоем, если настроение выдается. Красиво тут очень, природа красивая, только жалко, что колхоза больше нет».

Любовь Булатова: «Мы сюда с мужем и с подругой при­ехали из Костромы в 1993 году — дом купили. Это сейчас деревня пустая. А тогда еще живая была: Вовка, тетка Нюша, Витя. Тогда мы и познакомились с местными: я — с Витей, а подруга моя — с Вовкой; познакомились, и Витька меня через три года в свой дом перевез, а она с Вовкой стала жить. Муж мой уехал, а потом и умер совсем. А подругу Вовка застрелил из ревности, когда она попозже от него ушла. Пошел за ней через речку и у церкви прямо в голову выстрелил. Теперь он сидит, а нас с Витькой двое осталось. Но гостей много приезжает, одних племянников у Вити вон трое, очень веселые: сегодня поехали в Слободку, к столу что-нибудь купить, обратно забуксовали в грязи, трактором с того берега вытаскивали. Тут дорог нет вообще, если заболеем — никакой помощи. Вот на прошлой неделе человек помер на другом берегу — пока через речку переправляли на лодке, четыре часа потеряли.

Так вот я деревенской стала. Но я в детдоме выросла, поэтому по хозяйству умею: и куры у нас здесь, и овцы, и коровы, лошадь продали на прошлой неделе. Но денег мало: сдашь раз в год мясо, деньги быстро расходятся — на корм да на хлеб. А потом жить не на что становится. Решила вот пойти продавщицей в Любим. Пока езжу, учусь. Это надо пешком до Слободки, а там на автобусе до города. Если повезет устроиться, буду два через два работать, а Витька дома, на хозяйстве. А надоест ездить, так хозяйство порушу и в городе останусь — хорошего тут нету».