Работа на Дону

Я всю жизнь провела в Ростове, и мне свой город не с чем сравнивать. Когда к нам приезжают сибиряки, то они всегда удивляются, что люди у нас жесткие и друг другу не помогают, а, скорее, завидуют.

В девяностые годы газета «Мо­лот» разительно изменилась. Коллеги стали делать заказные материалы, заранее оплаченные. Наверное, коммерческой жилки во мне нет, и я сначала ушла работать в местный центр занятости, потом — в «Новую городскую газету», а в начале 2000-х стала сотрудничать с московскими изданиями. Заметки, которые я писала для «Общей», а потом и для «Новой газеты», в Ростове публиковать было нельзя. Например, в 2004 году знакомые слили мне информацию про группировку Виктора Казанцева, полпреда Путина в Южном федеральном округе. Его жена Тамара при поддержке мужа занималась крайне агрессивным развитием бизнеса. У нас в области был винный завод «Самтрест». Его после развала СССР купили два грузина — мелкий предприниматель Бондо Бабунидзе и адвокат Ревази Хабулиани. Тамара Казанцева, женщина обеспеченная и влиятельная, пообещала им значительные инвестиции в обмен на часть акций их предприятия. А потом к ним пришли бандиты из Новочеркасска, избили, скрутили и под дулом пистолета заставили подписать расписку о том, что они взяли в долг несметную сумму. По этим долговым распискам винный завод «Самтрест» у них и отобрали. Сами они уверены, что бандой руководил Андрей Коровайко, который возглавлял в аппарате Казанцева подразделение по поддержке и развитию малого бизнеса. Грузины обратились в полицию, районный суд Ростова признал долговую расписку недействительной, но областной суд отменил это решение. Предприятие было продано некой московской фирме ООО «Бизнесресурс», все оборудование завода — линии разлива, огромные емкости из нержавейки и т.п. — распилили на части и сдали в металлолом.

Людей, которые ко мне обращаются за помощью, я всегда называю «побитые». Мне жалко, что я ничем не могу им помочь. Ни одна из историй, о которых я писала, не имела хорошего финала, правда никогда не побеждала. Например, в случае с винным заводом несчастные «побитые» судились пять лет, но так ничего и не получили. Коровайко стал успешным бизнесменом, Казанцев был тихо отправлен на пенсию.

Я много работала в паре с Наталь­ей Нарсеевой из областной газеты «Наше время», и первое наше полноценное расследование в итоге привело к тому, что с постов ушли глава Семикаракорского района Николай Бударин и прокурор Ильенко. Расследование было «с нуля», никто нам ничего не сливал — прокурор и глава страшно враждовали, но оба «пилили» район, и сдавать друг друга им явно было не с руки. Бударин специализировался на земле — при нем районные хозяйства лишились пяти тысяч гектаров, значительная часть которых осела в сельхозпредприятиях, записанных на его жену и сына. А специализацией прокурора была техника: жена у него работала начальником местной налоговой инспекции, она арестовывала тракторы и комбайны «за долги», а муж продавал технику своим людям по смешным ценам — дешевле металлолома. Я опубликовала статью в «Новой газете», после чего в Ростов приехал прокурор Устинов, провел тайное совещание прокурорских работников области и устроил им страшный разнос. В итоге Ильенко написал заявление «по собственному», а против Бударина, который к тому времени уже покинул свой пост, возбудили уголовное дело.

Борьба за справедливость в Рос­сии выглядит так: ты бьешься головой об стену и постепенно сходишь с ума.

В 2009 году я написала в «Со­вершенно секретно» статью о подлогах в Областном бюро судебно-медицинских экспертиз. За день­ги там могли вам написать все, что угодно. Это вскрылось благодаря истории Бори Трухина. Шесть взрослых мужиков забили битами 16-летнего паренька, учащегося медицинского колледжа. Убийц — мелкую бандитскую шпану — отмазали от тюрьмы общими усилиями следователь, судья, прокурор и судмедэксперт. Эксперт Бельская, проводившая вскрытие, как положено, подробно описала все переломы и зияющие раны, «дном которых является кость». А потом перешла к выводам: эти повреждения «нанесли вред здоровью легкой и средней тяжести», не опасный для жизни, и в причинной связи со смертью не состоят. А Борис Трухин умер. От чего же в таком случае? Судья Пролетарского районного суда Ростова-на-Дону Владимир Носов, отклонив ходатайство родных убитого о назначении новой, независимой экспертизы и эксгумации тела, написал в приговоре, что причиной смерти могли стали «болезненные изменения в сердце, осложнившиеся нанесенными телесными повреждениями». Суд назначил убийцам условные сроки, и прокурор Анжела Мативосова не сочла нужным внести протест на это решение.

Тогда эта история казалось мне уникальной, но потом я поняла, что такое случается, и нередко. Как-то два старшеклассника подрались в школьном туалете. Обычное дело. Но бабушка одного из мальчиков решила наказать обидчика своего внука. А бабушка оказалась с влиянием в определенных кругах — офицер ФСБ в немаленьких чинах, после отставки успешно занимается бизнесом. В уголовное дело, заведенное Первомайской милицией в отношении школьника Сергея Давыдова, легла экспертиза из областного бюро, а в ней — рентгеновский снимок, на котором ясно виден перелом лицевых костей черепа. Тяжкий вред здоровью, пять лет лишения свободы. Мальчика посадили в СИЗО. Почувствовав, что следователи «шьют дело», отец Сергея сам взялся за расследование. Сделал копию школьного журнала, где у «пострадавшего» стоит пятерка по физкультуре всего через 10 дней после получения им «тяжких травм». Потребовал от суда проведения независимой экспертизы, которая показала, что никаких переломов и прочих травм у мальчика не было. Выяснилось, что вместо фотографии головы «потерпевшего» был приложен снимок головы человека, пострадавшего в тяжелом ДТП.

Пару лет назад я учредила ежемесячную газету «Большой Ростов», в которую пишу о политике. В 2010 году у нас были выборы в городскую думу: не прошел ни один оппозиционный кандидат. Фальсификации казались нам вопиющими, но это только до декабрьских выборов в Госдуму. Я на них баллотировалась от партии «Яблоко». Стоило мне подать документы на регистрацию, как на меня пошел наезд: я собиралась писать материал о малых инновационных предприятиях, созданных при Южном федеральном университете (ЮФУ). Я позвонила проректору, он дал мне контакты, я пошла по лабораториям и увидела, что все эти симпатичные молодые ученые, химики и физики, которые прилежно занимаются со студентами, выдали «инновационный» прибор, который на Ростовской атомной электростанции уже пять лет работает. Стоило мне об этом только заикнуться, пресс-служба ЮФУ распространила официальное заявление о том, что я шантажировала директора центра общественных связей и коммуникативных технологий вуза Владимира Радченко, просила денег. Я подала в районный ростов­ский суд иск против ЮФУ о защите чести и достоинства, но судья, по моему мнению, незаконно оставила дело без рассмотрения.

Недавно в центре города убили парня, турка-месхетинца. Дело было в мае, скинхеды маршировали по газонам, кричали: «Россия для русских» и пели песню «Замечательный скинхед». И сидели два парня с хутора Денисов, русский и турок. Турок — Аслан его звали — убежать не успел, и его зарезали. Единственный сын у матери, я к ней домой ездила, и это было очень тяжело: она плакала, причитала по-турецки и гладила его фотографию с выпускного.

Столичные журналисты более свободны, а мы — беззащитны, под постоянным прессом, шаг в сторону — и ты уволен. Поэтому все работают на самоцензуре. Есть сто один способ испортить человеку жизнь. В «Большой Ростов» приходят с налоговыми проверками, мне звонили неизвестные люди, угрожали: «Пишите-ка лучше о птичках». Даже родственники относятся ко мне с подозрением — сестра, школьная учительница, когда рассказывает, как их гоняют на митинги «Единой России», говорит: «Не вздумай, негодяйка, написать об этом!»

Чувство самосохранения есть у любого нормального человека. Десять лет назад мой редактор из «Новой городской газеты» дал задание разоблачить кладбищенскую мафию. У нас самое большое в Европе кладбище, и он попросил меня написать о том, как они взятки берут за могилки. Он как раз друга хоронил, и из него деньги выбивали. Я ему говорю: «На кладбище много места свободного, чтобы и меня там закопать. А у меня двое детей, дочка совсем еще маленькая. Напишите сами». Так он написал философское эссе «Лев Толстой о смерти». Жить всем хочется.