Болевой порок

Великий философ Джереми Бентам, основатель утилитаризма, как-то сказал: «Вопрос не в том, могут ли они мыслить, или могут ли они говорить, вопрос в том, могут ли они страдать». Многие люди понимают эту мысль, но все же относятся к человеческой боли как к чему-то особенно тревожному, поскольку почти на подсознательном уровне считают очевидным следующее утверждение: способность нашего вида к страданию напрямую зависит от наших интеллектуальных способностей. Растения не мыслят, и нужно быть большим чудаком, чтобы верить, что они могут испытывать страдания.

С большой долей вероятности то же можно сказать о червях. Но как быть с собаками? Я почти не способен поверить в то, что Рене Декарт, которого вряд ли можно причислить к главным извергам рода человеческого, довел свою философскую идею о наличии у человека разума до такой самоуверенной крайности, что мог бы беспечно распластать живого зверя на столе и запросто его анатомировать. Но Декарт, как и Гален с Везалием до него и многие другие — после, принадлежал к огромной традиции вивисекции. Как же у них рука поднималась, например, привязать бьющегося, кричащего зверя веревками, а потом вырезать его бьющееся сердце? Предположительно, они верили в то, что сформулировал Декарт: животные лишены души и не испытывают боль.

Сегодня большинство из нас верит в то, что собаки и другие млекопитающие способны испытывать боль. Ни один уважаемый и уважающий себя ученый не последует в наши дни примеру Декарта и не станет анатомировать живое млекопитающее без анестезии. По законам многих западных стран за это положено наказание (впрочем, беспозвоночные защищены гораздо хуже, даже обладающие сравнительно большим мозгом осьминоги). Однако большинство из нас, кажется, совершенно уверены в том, что способность испытывать боль находится в прямой зависимости от интеллектуальной ловкости — способности к логическим рассуждениям, мышлению, рефлексии и тому подобного. Позволю себе усомниться в этом утверждении. Я не вижу никаких оснований полагать, что здесь должна существовать прямая зависимость (чем более интеллектуально развито животное, тем сильнее оно чувствует боль). Боль кажется чем-то первобытным, изначальным, как способность различать цвета и слышать звуки. Она кажется чувством, для испытания которого не нужен интеллект. Кажимости не имеют силы в науке, но должны же мы в конце концов дать животным шанс?

Я могу предложить совершенно дарвинистское объяснение того, почему здесь должна существовать не прямая, а вовсе даже обратная зависимость: чем менее интеллектуально развито животное, тем сильнее оно чувствует боль. Начнем с вопроса, для чего — в дарвиновском смысле — боль нужна? Она служит предупреждением против повторения неких действий, причиняющих нам физический вред. Не суй пальцы в дверь, не дразни змею, не садись на шершня, не бери угли голыми руками, как бы красиво они ни выглядели, осторожно, не прикуси язык. У растений нет нервной системы, способной научиться тому, что повторять саморазрушительные действия не нужно, а потому резать живой, свежий кресс-салат можно без особых зазрения совести.

Гарантирует ли швейцарская конституция права растений?

Выдержки из доклада Швейцарского федерального этического комитета по нечеловеческим биотехнологиям (ECNH)

Со дня основания Комитета Федеральным советом в апреле 1998 года от нас ожидали предложений по конкретизации конституционного термина «достоинства живых существ»Статья 120 конституции Швейцарской конфедерации в перспективе, затрагивающей растения (...)

Члены Комитета единодушны в мнении, что существуют моральные причины, по которым мы должны ограничить себя в использовании растений, поскольку таковое использование влияет на других игроков в мире природы и даже разрушает их, а также изменяет характер их взаимоотношений (...)

Кроме того, большинство (с незначительным перевесом) членов Комитета полагают, что понятие «ограниченного использования» может включать в себя и практику полного запрета — например, полного запрета на хозяйственное использование растений, которое нарушает их способность к репродукции и приспособляемость. Меньшинство не согласны с этой позицией (...)

Члены Комитета единогласно полагают, что нанесение ущерба растениям по произволу следует признать морально неприемлемым. Примерами такого обращения служит, например, обезглавливание дикорастущих цветов на обочинах дорог, совершаемое без какого бы то ни было рационального мотива (...)

Наконец, большинство членов Комитета не исключают возможности того, что растения способны чувствовать, а это является морально значимым (...) Ничтожное меньшинство Комитета находят вопрос о чувствах растений принципиально неразрешимым.

Однако особый интерес представляет вопрос, почему же боль такая чертовски больная? Почему бы не оснастить мозг чем-нибудь наподобие маленьких красных флажков, которые безболезненно поднимались бы, предупреждая: не делай так больше! В своей книге «Величайшее шоу на Земле: свидетельства эволюции» я выдвигаю гипотезу, по которой мозг разрывается между противоборствующими стимулами и постоянно сталкивается с искушением бунтовать — зачастую по причинам гедонистического свойства — против того, чтобы следовать интересам генетического благополучия организма, в каковом случае его требуется жестко ставить на место. Нельзя ли предположить, что такой сообразительный вид, как наш с вами, испытывает меньшую потребность в сильной боли — как раз потому, что мы способны умом понять, что для нас хорошо и каких опасностей следует избегать? Нельзя ли предположить, что неразумному виду как раз нужен очень мощный болевой удар, чтобы извлечь для себя урок, который мы с вами можем выучить куда меньшими жертвами?

Подводя итог, можно сказать, что у нас как минимум нет никаких оснований полагать, что другие животные испытывают боль менее острую, чем мы сами. И потому было бы неплохо примерить на себя такие процедуры, как клеймение скота, кастрация без анестезии или коррида, и считать их моральными эквивалентами аналогичных действий по отношению к человеку.