Общество употребления

«Этих ребят не нужно жалеть, они прекрасно умеют приспосабливаться. Они умудряются провести электричество, могут установить в подвале ванну. Распорядок дня у них такой: проснулся, нашел деньги и еду, зашел к нам в медпункт, потравил вшей — ничего не чешется, отлично. Они умеют доставать деньги, но совершенно не могут за себя постоять. У них нет опыта нормальной жизни — они не умеют покупать продукты, например.

У нас существуют большой и малый автобусы — для помощи бездомным детям и для работы с женщинами, оказывающими сексуальные услуги. Они курсируют таким образом, чтобы в разные дни оказываться в разных частях города. В автобусах есть врачи, возможен первичный осмотр и консультация. Если клиент соглашается на обследование, мы предоставляем ему эту возможность. Недавно в наш автобус обратился молодой человек, у которого был сепсис ноги, плюс ВИЧ, плюс токсикомания. Не все больницы готовы работать с таким контингентом, но у нас есть договор с несколькими городскими клиниками.

Типичная история: Даня вышел из детдома, а в его комнате живет мать с сожителем, его домой не пускает. Он попал в притон — в квартиру в центре города, куда хозяин приглашал молодых людей, утверждая, что на его территории никто ничего не употребляет и что он творит добро. Жили у него мальчики от 15 лет и старше, девушек почти не было. К хозяину квартиры ходили наши соцработники, задавали вопросы, на которые он отвечал: «А вы у них спросите». Но дети не скажут о том, что над ними произвели сексуальное насилие, они не считают, что это проблема, для них это средство к существованию. Многие пережили сексуальное насилие в детстве и воспринимают взрослых так: дурачки, которые мне за это деньги платят.

Мать Дани лишили родительских прав сто лет назад за то, что гонялась за сыном с ножом, и его комнату она занимала нелегально. Пришлось ее выселить к бабушке, по месту регистрации. И вот наконец весь процесс выселения — переговоры с коммунальными службами, сбор документов — закончен. Вот тебе, Даня, комната, вот ключи. Он говорит: «Но я же не могу тут остаться?» Он не знает, зачем ему комната. Если в ней жить — это же готовить себе надо, а он не умеет. Он всю жизнь в детдоме прожил, а потом на улице. Недавно объявилась красивая женщина-риелтор на очень удивительной машине, предложила ему комнату продать и получить «деньги плюс процент». Даня чудом каким-то позвонил нашему соцработнику — та приехала, женщину на удивительной машине выгнала, приходит в офис — чуть не плачет: «Господи, зачем я работаю? А если бы он не позвонил?» Все они так: у 20-летнего мозги лет на 15, он вроде бы понимает, что делает глупость, но все равно ее делает.

С 2001 года «Гуманитарное действие» существует как полностью российская организация, но в основном на зарубежные гранты. Пытаемся сотрудничать с государством, но пока только иногда удается выиграть тендер на какое-нибудь исследование.

В нашей организации четыре уличных социальных работника, они работают попарно, для безопасности. Днем ищут детей, которые не пошли в школу, а сидят в подвале. Вечером — тех, кто постоянно живет на улице.

Наши социальные работники разговаривают с ними, пытаются установить контакт. Важнейший принцип работы — «равный равному». Это значит, что соцработник изначально понимает выбор этих детей, принимает их такими, какие они есть. Задача в том, чтобы прийти на их территорию и попытаться объяснить им, в какие моменты они подвергаются риску. Проще, конечно, на них топнуть и сказать: «А ну-ка быстро пошел сдавать анализы на ВИЧ», — но на такое дети сразу говорят, что это вообще не ваше дело.

Квартира в центре Санкт-Петербурга, принадлежащая 60-летнему мужчине, который называет себя другом бездомных подростков. они отказываются рассказывать, что здесь происходит в отсутствие посторонних.

У ребенка, который ушел из дома, всегда есть для этого причины. Иногда на улице оказываются даже дети из внешне благополучных семей — вроде бы все хорошо, но в какой-то момент что-то теряется. Один молодой человек из нормальной семьи ушел жить в подвал из-за любви к девушке, которая сидит на инъекционных наркотиках. Теперь оба инъекционные.

За последние три месяца у нашей организации было две сотни контактов с бездомными детьми и подростками. Контакт — это один разговор, который ничем не кончился. Если общение продолжилось, мы считаем человека своим клиентом. Таких у нас сейчас 87 детей до 18 лет. Все они очень хотят любви и человеческого разговора. В их жизни было крайне мало взрослых, которые их не жалели бы, а разговаривали с ними, как со взрослыми.

Государственные программы проблем не решают: например, берут неблагополучную семью, лишают родителей прав, отправляют ребенка в детдом, он оттуда бежит домой, там все не слава богу, и ребенок оказывается на улице. К нам обращаются иногда из школ: у нас во второй класс был зачислен мальчик, сейчас он должен быть в девятом — где он?

Нельзя принять единый закон о том, как действовать во всех случаях. Не факт, что лишение родительских прав спасет ребенка, но и оставлять его в семье тоже не всегда можно.

Бывает, что женщина, которую лишили родительских прав, проходит реабилитацию, и наши адвокаты добиваются того, чтобы ей эти права вернули. У нас есть мама, которая лечится от наркотиков, и мальчик, который проходит реабилитацию. Сначала мы добились того, чтобы им разрешили переписываться. Прошел год, скоро будем их воссоединять.

Мы не пытаемся подменять собой город. У нас нет ночлега, а у города есть. Но в городские центры подростков принимают только со всеми документами, а у них их чаще всего нет. Ребенок должен быть «чистым», ничего не нюхать, а ребята, которых мы находим, уже обязательно что-нибудь пробовали. Поэтому мы все время говорим о принципе низкопороговости, то есть о снижении порога возвращения в социум для таких детей.

Приюты требуют, чтобы ребенок прошел реабилитацию от наркотиков, поэтому наши клиенты попадают туда после курса лечения в больнице.

Дети чаще всего бегут из приютов — а почему? Мы считаем, что нельзя требовать, чтобы ребенок отказался сразу от всего. К примеру, в приютах требуют, чтобы ребенок бросил курить. Ребенок говорит: «Да я уже и анализы сдал, уколы ваши делаю, толуолом не дышу — вы чего, вообще?»

Дети, которые оказались на улице в 1990-2000-е — помните, их было очень много, они мыли машины, просили деньги у метро, — теперь уже не дети, им больше 18, а значит, они не интересуют государство. У многих из них СПИД плюс туберкулез. Они не признают за собой звания «бомж». Большая часть из них — полинаркоманы. Кто-то колется, кто-то курит, кто-то токсикоманит, но в основном они употребляют все, что смогут найти.

Есть девушка, сейчас ей за 20, ушла из дома в 11. Она родила уже троих детей, первый погиб, по отношению к двум остальным ее лишили родительских прав. Живет в комнате, которую ей выдали после детдома. Но у нее нет навыков нормальной жизни: она не может находиться в четырех стенах, не умеет заботиться о детях. Говорит, беру ребенка, кладу в коляску и иду на улицу — хожу. В итоге, конечно, ребенок недокормленный, возникает угроза его жизни.

В заброшенном доме, где живут бездомные подростки, есть все самое необходимое — от теплой одежды и одеял до телевизора и электрической плитки. Все эти вещи были найдены на улице.

Детдома не всегда проверяют, есть ли у выпускника жилплощадь. Другая наша клиентка выписалась в 18 лет, мать ее за решеткой, а квартира, где ей выделили комнату, сгорела. Наш соцработник нашел девушку на улице. Пошли в социальную службу, а там говорят: «Ничего не знаем, ей жилье выделено, докажите, что оно сгорело не по ее вине». При том что пожар был, еще когда девушка находилась в детдоме. В конце концов, через год, когда наш работник собрал все справки, они рассмотрели вопрос о том, чтобы дать ей другое жилье. За это время девушку удалось убедить, чтобы она прошла программу детоксикации в больнице, и сейчас она пытается начать новую жизнь: раз в 2-3 дня появляется дома.

Клава с 12 лет на улице, токсикоманка —бутират, толуол. Она ходит с киндер-сюрпризом, как и все токсикоманы: в яйце с дырочкой лежит тряпочка, пропитанная наркотиком. Несколько раз пыталась вернуться домой к сестре, та ее выгоняла. Побывала в двух реабилитационных центрах жесткой религиозной направленности — утром молитва, вечером молитва. Из обоих сбежала. Прошлой осенью появилась в одном подвале. Оказалось, что скоро должна родить. Ребенка этого она ждет, потому что он от любимого мужчины. Нам удалось ее уговорить встать на учет в СПИД-центр: если мама принимает антиретровирусную терапию во время беременности, шанс родить здорового ребенка больше 80%. У нас много раз уже такое было: если мама рожает в СПИД-центре — ребенок здоров, а в подвале велик риск инфицирования при родах и грудным молоком. У Клавы есть комната, но она говорит, там плохие соседи. Живет в подвале, принимает таблетки, но часто забывает, мы ей звоним, напоминаем. Вот почему наши работники понемногу выгорают: мы ей выбили комнату, все сделали»...