Человек наук

В науке существует базовый принцип — реплицируемость эксперимента: любой добросовестный ученый ставит и описывает свой эксперимент так, чтобы любой его коллега мог этот эксперимент повторить и получить на выходе те же результаты. Это знает любой студент. Разумеется, знал это и я, когда писал диссертацию в Вашингтонском университете и ставил свои первые психологические эксперименты.

В 1990 году я описывал эффект, который называется «вербальное затемнение»: словесное описание невербального, визуального воспоминания приводит к его «забалтыванию» и «стиранию» из памяти. Первый эксперимент был такой: сто студентов разбиваются на две группы. Первой мы показываем фотографию человека, потом отвлекаем на пять минут посторонним занятием, а затем просим описать его. Второй группе показываем ту же фотографию, но описывать ее не просим. Затем мы просим всех участников эксперимента показать искомую фотографию в ряде с еще несколькими снимками похожих людей. В результате испытуемые из первой группы справлялись с заданием только в 50% случаев, в то время как результат второй группы был 80%.

Следующий эксперимент отчасти копировал предыдущий, но вместо фотографий мы показывали участникам 30-секундный ролик, в котором мужчина грабил банк. После этого на протяжении двадцати минут мы отвлекали их от увиденного — заставляли читать не связанные с экспериментом тексты и отвечать на вопросы по ним. Затем первой группе дали листок бумаги и попросили максимально подробно описать лицо преступника, а от участников второй группы описания не требовали. Наконец, обеим группам показали восемь фотографий, на одной из которых был грабитель. Только 38% респондентов, записавших его приметы, узнали его. Подавляющее большинство, а точнее, 64% респондентов, которые ничего не записывали, сразу же узнали его. Схожие эффекты мы наблюдали и в других случаях, используя самые разные визуальные стимулы, вплоть до простых цветов — красного, синего, зеленого.

По результатам исследования мы с коллегами написали статью «Вербальное затемнение и визуальная память: о некоторых вещах лучше не говорить», она имела определенный успех, цитировалась в доброй сотне научных журналов и, можно сказать, сделала меня знаменитостью в научных кругах. Сам феномен «вербального затемнения» тоже стал весьма популярен среди исследователей — эффекты, сходные с теми, что обнаружили мы, наблюдались при запоминании абстрактных фигур, изображений грибов, голосов, музыки и даже вкуса вина — если человек описывал все эти явления словами, вспомнить их потом ему было гораздо труднее.

Но в 1995 году я — из чистого любопытства — решил повторить собственный эксперимент с фотографиями, в точности соблюдая все процедуры 1990 года. Исследование длилось несколько месяцев, и в итоге я с некоторым ужасом обнаружил, что результаты заметно ухудшились. Респонденты, которые описывали фотографию, впоследствии узнавали ее все чаще и чаще, и с каждым повторным экспериментом их число вырастало где-то по 30%.

Сказать, что я был растерян — значит, ничего не сказать. Мной овладел понятный каждому ученому стыд, и я, конечно, подумал, что со мной что-то не в порядке. Тем не менее я нашел в себе силы поделиться сомнениями с коллегами-психологами, и они решили перепроверить мои результаты, причем несколько раз. В свое время, когда я ставил первые эксперименты по «вербальному затемнению», они их уже проверяли — и пришли к идентичным с моими результатам. Но теперь, после многократных проверок, они также обнаружили, что с каждым последующим экспериментом эффект «вербального затемнения» становится все менее явным. Они наступили на те же грабли, что и я, и ни одному из них не удалось при попытке репликации достичь первоначальных результатов.

Это позволило нам говорить о некоем общем научном феномене. Позже, уже работая в университете Санта-Барбары, я придумал название этому странному явлению — decline effect, «эффект угасания». Его можно наблюдать при попытке ученого повторить результаты уже проведенных кем-то (иногда — и им самим) экспериментов. Выявленные в них закономерности «увядают», становятся все менее явными, теряя с каждым последующим повторением порядка 30% эффекта в сравнении с первоначально полученным и «узаконенным» результатом.

Откровенно говоря, я не понимаю до конца природы самого «эффекта угасания», как не понимаю и того, почему в процессе начальных экспериментов мы приходим к определенным результатам. Конечно, поначалу мы пытались найти простое и логичное объяснение: индивидуальные особенности участников экспериментальных групп, вероятная разница в техниках исследования. Но штука состоит в том, что чем точнее исследователь придерживается первоначальных протоколов, тем устойчивее «эффект угасания». Результаты становятся все менее и менее красноречивыми.

Когда я поделился своим открытием с коллегами, то довольно быстро выяснилось, что «эффект угасания» не ограничивается исключительно психологией или куда более противоречивой парапсихологией: эффективность результатов каждой последующей «реплики» понижается и в таких относительно точных областях, как биология, экология и медицина. Как-то я обмолвился о своем открытии корреспонденту The New Yorker Йоне Лереру, он начал собственное расследование и нашел целый ряд проявлений «эффекта угасания» в самых разных областях. Например, он наблюдался в исследованиях, посвященных зависимости сексуальной привлекательности самцов от их симметричности. Ее выявил в 1990 году датский биолог Андрес Моллер, который изучал симметрию перьев у воробьев. В течение нескольких последующих лет теория подтверждалась на примере множества видов (вплоть до человека — якобы женщины реагируют более благосклонно на запах симметричных мужчин), но уже к концу десятилетия большинство исследований опровергали наличие такой зависимости — теория «увяла». «Эффект угасания» также наблюдается во многих фармакологических клинических испытаниях, и это вполне объяснимо: их результат зависит от скорости привыкания респондентов к определенному препарату, индивидуальным особенностям здоровья, мутации определенного штамма вируса наконец. Однако неудачные попытки реплицировать исследования в психологии для меня выглядят абсолютной загадкой.

Чтобы исследовать и подтвердить этот феномен, в 2004 году я устроил в своей лаборатории своеобразный «эксперимент ради эксперимента». В его основу было положено исследование Даррелла Райна из университета Корнелла, который в 1930-е годы изучал с научных позиций парапсихологические явления. В своих исследованиях он использовал так называемые карты Зенера — пять карточек с изображениями, соответственно, квадрата, круга, креста, звезды и трех волнистых линий. Респонденты Райна пытались угадать рисунок на карточке, когда он показывал им ее рубашкой, и некоторые добивались поразительных результатов — угадывали почти 40%, причем иногда даже на расстоянии. Но чем дольше Райн экспериментировал с каждым конкретным человеком, тем меньший процент карточек он угадывал, то есть становился жертвой «эффекта угасания». В итоге результаты даже самых мощных «экстрасенсов» приближались к средним результатам обычного человека.

В нашем исследовании мы использовали тот же инструмент — карты Зенера — и экспериментировали в той же, парапсихологической, области — просто ради того, чтобы наблюдать «эффект угасания» в действии. Правда, карточки мы показывали респондентам изображением наружу — и очень быстро, чтобы они не могли их толком различить. Затем мы спрашивали, какие карточки они все же узнали, после чего показывали им новый набор, лишь наполовину дублировавший предыдущий. Нашей целью было понять, зависит ли угадывание карточки в первый раз от того, покажут ли ее человеку повторно, то есть будет ли иметь место своеобразный пара-психологический феномен «предвидения». Первые результаты были весьма впечатляющими — люди действительно предугадывали, какие карточки попадут во второй набор. Но по мере того как мы повторяли эксперимент, эти результаты постепенно сходили на нет. Что и требовалось доказать — «эффект угасания» налицо.

Надо сказать, я с удивлением выяснил, что многим ученым даже не приходило в голову повторить собственные эксперименты, хотя, на мой взгляд, это как минимум небесполезно. Мне кажется, средством от «эффекта угасания» могло бы быть создание единой, постоянно обновляемой базы, в которой содержались бы протоколы по всем исследованиям — и законченным, и ведущимся. Таким образом, у каждого ученого будет возможность вникнуть в мельчайшие детали любого исследования: число и индивидуальные особенности респондентов, особенности методологии, цели и задачи. Возможно, тогда мы сможем лучше понимать природу «эффекта угасания». Безусловно, такие научные области, как химия, физика и математика, стоит считать наиболее защищенными от «эффекта угасания». К сожалению, такие науки, как психология и даже биология, в этом смысле уязвимы, но что будет с более точными науками — покажет время.

Затевая очередное исследование, трудно привыкнуть к мысли о том, что твой результат, ради которого ты упорно работаешь несколько месяцев, на практике совсем не устойчив. С другой стороны, бросать из-за этого науку тоже довольно странно — у нас всегда есть шанс добиться ощутимых результатов в самый первый раз, а дальше они, разумеется, корректируются с учетом «эффекта угасания». Часть экспериментов, которые я провожу сейчас, я уже повторял и, увы, каждый раз сталкивался с «эффектом угасания». Но на один вопрос я никак не могу ответить: должны ли мы реплицировать исследования до полного «угасания» результата? Я не нахожу в себе смелости заняться чем-то подобным.