Писатель Сорокин
Добрый день, уважаемый господин редактор, и все, кто прочитает это письмо!
Сразу хочу сказать, что пишу я это письмо в надежде убедить вас напечатать мой рассказ, который я записал на диске. Думаю так же честным будет сразу упомянуть, что нахожусь я в данный момент в израильской военной тюрьме, которую в простонародье называют «шестеркой», в блоке шмель, в одиночной камере, во второй слева, если смотреть с центрального входа.
Говорю я это так откровенно, чтобы вы отложили это письмо если все это покажется вам не интересным, потому что дальше не будет ничего интересного, а будет только ещё хуже.
Я постараюсь излагать мысли кратко, чтобы не тратить ваше время очень сильно, если вы все же решите дочитать и узнать причину по которой я так хочу напечатать у вас рассказ. А она есть.
Однажды я спас человека. Это был довольно толстый мальчик лет двенадцати, или больше, не помню. У нас там где <нрзб> перемешаны с песком, Средиземное море бывает очень неспокойным, и метрах в двадцати от берега оно начинает оттаскивать <нрзб> волну слишком сильно, и если не твердо стоять на ногах, то покатывающая к берегу волна может сбить с ног, и там уж как бог на душу... В общем его мама взяла у меня телефон, хотя у меня по роду службы и не положено, но я все же дал ей так уж она хотела отблагодарить меня как-нибудь.
И вот прошло некоторое время — получаю я звонок. Звонят из администрации Кнесета, приглашают на званный ужин, или как это называется. Оказывается та женщина написала письмо премьер-министру, описала там все как было. Не знаю, словом, пригласили.
Людей было довольно много, человек сорок. Меня по такому случаю внепланово отпустили с базы, и приодели как смогли.
И была там одна девушка. Мне не хочется нагружать вас деталями, но без некоторых нюансов я обойтись не могу. Да, она была красивая, и сразу мне понравилась, но не в этом дело.
Она сидела не прямо напротив меня, а немного сбоку, слева. И у неё были красивые волосы.
Потом ей стало очень плохо, потому что она неправильно пила, и когда она выбежала на терассу, не знаю зачем, я выбежал за ней следом со стаканом воды.
Ну и уже не помню как, мы ушли от туда.
Мне хочется поскорее объяснить каким образом я попал в тюрьму, но без каких-то деталей все время кажется, что объяснение будет не полным.
Мы разговаривали с ней всего ничего. По дороге домой (из Иерусалима), и немного у неё дома.
Она рассказывала мне про цветы. Как бог старался, когда делал каждый цветочек, что сразу видно, что он это не за деньги делал, не ради чего-то такого, а просто — от души. И что нам тоже нужно всегда так работать, чтобы от души, а не за деньги.
Вот, ну и мы тогда много о чем говорили, и я как-то случайно сказал, что пишу эти рассказы. Она сразу... ну вы поняли... стала просить, ну и мы посмотрели в интернете, я ей показал. И она как-то странно взглянула на меня, ушла куда-то и притащила ваши журналы. Она их все читает. Ну, выписывает.
Стала показывать, в общем мы даже немного посорились. А рассказы у вас там очень хорошие! Вот, и что она мне сказала, что я должен у вас обязательно хотя бы один рассказ напечатать, и дала этот листок. Я не знаю что это за дерево такое... большой зеленый шершавый листок. И сказала, что пока этот листок зеленый, я должен обязательно у вас напечатать рассказ. Глупость конечно, по-бабски, вы уж простите, что так...
Теперь расскажу прямо про тюрьму. Про которую я говорить вообще ничего не могу, не то что писать там. Но в общих чертах кое-что я могу открыть.
Стояли мы на <нрзб>, ну вроде на посту стояли. И тут сменился я, прыгнул в джип, ну и поехал к ней. Как-то не выдержал. Конечно боевой Хаммер в районе Рамат-Авив Тель-Авива смотрится калоритно... <нрзб>. С прибором на дерево так и залез. А она спала и окна были потушены.
А потом ребята меня пропустили, но есть один хохол, который меня недолюбливает, он как раз дежурным офицером заступил. Глянул в рапорт, и номера мои узнал, падла, когда я на выезде регистрировался, через него и заверили.
Ну вот вроде бы и все. А она сказала что когда увидит в журнале мой рассказ, сразу мне позвонит. Ну и номер взяла!
Редакция Правила жизни предлагает читателям проголосовать, должен ли рассказ быть напечатан в журнале
Я хочу прочитать рассказ (редакция Правила жизни предупреждает, что рассказ не очень хороший)
[voting] Напечатать рассказ в журнале Не печатать рассказ в журнале [/voting]Рассказ о любви
Когда вам 24, и вы просыпаетесь на глубине девяти метров под землей, всегда остается какое-то чувство недосказанности, словно вы успели не все что хотели. Но стрелка уже сделала круг, и все уже позади, и вы навсегда теперь запомните, что вас поторопили.
Коля смог сам. Без посторонней помощи, без подсказок. И под его домом не загорелся куст, и никто не обратился к нему по имени хриплым голосом; Коля не нашел изумрудную пластину с загадками философского камня; Коля не написал удачный роман... Он стал бессмертным просто так. Ради фары. И впервые щурясь в этой липкой, ослепительной темноте, он чувствовал, как планета давит своими органами на его грудь, и, слушая ее тихий пульс, он быстро забывал свое короткое прошлое. Теперь перед Колей было только бескрайнее настоящее.
Земля укутала Колю, как простыня. Она была ледяной и склизкой. Коля задумался о чем-то, и вдруг вспомнил, что воздуха тут наверное очень мало. В эту секунду горло прожгла тонкая струйка, и схватив Колю за кадык, она легко придушила Колю. Но то ли Коля был слишком глубоко, то ли что-то сломалось... Когда наступает этот момент, смерть и не-смерть складываются правильным образом, число между ними становится неподвижным. Золотой ноль мягко раздувается, шелестя краями, и вся вселенная пролетает сквозь него. Но оцарапать она его не рискует, быстро уносится прочь.
Тыщ-тыщ, и Коля снова живой. Как новенький. Загрузка сохранения.
Коля точно не знал когда он очнулся. Может быть прошло много времени- может быть аж пять лет!? А может и всего секунда. Он шевельнул кончиками пальцев, и они зашуршали в крупной земляной крошке. Тело было приятно скованно со всех сторон. Коля улыбнулся и умер.
Коля был первоклассным математиком, асом устного счета. До вечера он насчитал 42 свои смерти и 43 пробуждения.
Земля вокруг Коли была разной. Кроты и ослепшие змеи не кисло истоптали ее дырами и ходами. Воздух заходил в эти пустоты порциями, и хватало его обычно Коле минут на
Мелкий колючий песок набивался в глаза свирепой стайкой, как спички забиваются в коробок и поджигаются в руках мальчишки. Резкая, нестерпимая боль колола и резала, прокатываясь по векам огненным штормом, насилуя зрение красными пятнами, и насмехаясь над беспомощностью рук. Но Коля стал привыкать. Острые треугольные камушки царапали глазные яблоки, но Коля оказался прочнее, и боль словно выцвела, облысела, осунулась и отстала. Генерал глаз заснул. Коля вспомнил свое имя и улыбнулся. Ему было очень хорошо.
Коля верил в судьбу. И однажды день настал. Был сильный дождь в тот день. Этот дождь стучал по траве палочками от барабанов. Он бил в дверь земли красивыми кулаками молодых полицейских, черными кедами суперменов. И через камнепад, сквозь громкую музыку, услышал Коля ее шаги. Первое что он сделал — это посмотрел наверх и задохнулся. Но когда он очнулся, она все еще стояла там. Топталась на одном месте. Чувствовала что-то. И от ее шажочков Колина ночь дырявилась насквозь, и оставались красные круглые точки, вроде бусинок, это колино сердце вампира питало их розовым током.
Она приходила к нему каждый день. И Коля умирал от любви по-новому: задыхался с азартом! С изысканной грустью, как ничтожество. Как фиолетовый человек на дне.
И когда она уходила, он скучал. А когда приходила — он радовался. Сквозь мутную пелену он различал ее тусклое сияние в гуще людей. Только ее одну.
И вот однажды... он двинулся к ней. Сначала выставил вперед плечо, как кабенящаяся актриска, затем чертыхнулся, оскалился, и надавил головой на левую сторону. Земля поддалась, и перед тем как задохнуться хриплым собачьим кашлем, Коля улыбнулся. Ему было хорошо.
Время шло. Умирая и не умирая, крохотными толчками, он продолжал двигаться наверх — к ней. Рыхлая земля спрессовывалась, освобождая дорогу. Свободные руки радостно давили жирные куски земли. Черная кровь шла из носа. Работа ладилась.
Коля работал быстро — умирал быстро. Работал медленно — умирал медленно. А просыпался — одинаково.
И вот однажды, когда он был уже близко, она почуяла его яснее, и тоже начала рыть навстречу. И когда осталось совсем чуть-чуть, он поднялся до старого дуба, и, слушая шепелявый ход лопаты, стал грызть зубами коричневый сладкий корень.
Когда Коля очнулся, она была уже рядом. Она спустилась к нему и опустила концы. Земля над ней была мягкая и легкая, точно воздух в мыльных пузырях. Она лежала в белом гробу и не просыпалась. Всю жизнь она чувствовала, что он идет. Но она была не бессмертна.