Лечить зависимость

В странах, где демократические институты и традиции сильны, а власть децентрализована, подчинить институты не удается. Ричард Никсон мог сколько угодно говорить «пресса — это главный враг» и пытаться надавить на издателя Washington Post Кэтрин Грэм. Расследования махинаций никсоновского предвыборного штаба публиковались в Post до тех пор, пока популярность президента не упала настолько, что ему пришлось — единственный раз в 200-летней истории американского президентства — подать в отставку.

Но и диктаторы далеко не всегда пытаются вводить цензуру — все зависит от ресурсов, которыми они располагают. Если в стране есть природные ресурсы, задача проста: прессе — цензура, гражданам — часть природной ренты, чтобы жизнь не казалось трудной, а правительство некомпетентным. Иная ситуация возникает, когда основной ресурс в стране — люди и технологии. Если министры коррумпированы, а чиновники некомпетентны, бизнес развиваться не будет, жизнь граждан будет невеселой, и власть может выскользнуть из рук диктатора.

Но как создать правильные стимулы для чиновников? В корпоративном мире решение известно: чем больше информации доступно из децентрализованных источников, тем легче начальнику следить за усилиями подчиненных. Если речь идет не о фирме, а о целой стране, логика та же самая. Конкурентные выборы на местном уровне могли бы играть ту же роль (диктатура с демократическими местными выборами бывает), но свободная — а лучше полусвободная — пресса более привлекательная альтернатива для большинства диктаторов. Конечно, если у них нет природных ресурсов.

Идея о том, что система госуправления утрачивает эффективность, когда остается без обратной связи, не нова. В 1970 году физик Андрей Cахаров, историк Рой Медведев и кибернетик Валентин Турчин написали письмо политическому руководству СССР: «Ограничения свободы информации приводят к тому, что не только затруднен контроль за руководителями, не только подрывается инициатива народа, но и руководители промежуточного уровня лишены прав и информации и превращаются в пассивных исполнителей, чиновников. Руководители высших органов получают слишком неполную, приглаженную информацию и тоже лишены возможности эффективно использовать имеющиеся у них полномочия».

Как следует из партийных архивов, члены политбюро ЦК КПСС прочли письмо — и если бы они сделали это лет на пять раньше, году в 1965-м, возможно, прислушались к этим словам. Но с конца 1960-х уже вовсю велись разработки газовых и нефтяных скважин Западной Сибири, так что до середины 1980-х руководящим принципом для советской власти оставались слова Владимира Ленина: «Нам нужна полная и правдивая информация. А правда не должна зависеть от того, кому она должна служить. Можно только принять разделение: нелегальная (только для руководящих органов правящей партии. — К.С.) и легальная (для всех) информация».

В 1985 году природные ресурсы у нового главы коммунистического режима в СССР кончились. Точнее, упали цены на нефть — в три раза по сравнению с уровнем 1981 года. И стало понятно, что неэффективную, закрытую систему государственного управления нужно срочно менять. Авария на Чернобыльской АЭС стала поводом для большого шага в политике гласности — постепенного движения от тотальной цензуры к большей информационной открытости. Авария произошла 26 апреля 1986 года, и в тот же вечер сообщения о резком повышении радиационного фона передали все европейские информагентства. А вот граждане нашей страны узнали об этом только 28 апреля. Двухдневное запаздывание жизненно важной информации, задержавшее эвакуацию из Киева и прилежащих районов, кажется немыслимым сейчас, но в 1986 году невероятным казался факт, что она появилась вообще. Американский политолог Юджин Метвин даже придумал специальный термин — «дилемма Горбачева» — для вопроса о том, нужна ли авторитарной власти свободная пресса.

В 1987 году Горбачев заявил в одном из выступлений: «Гласность — действенная форма всенародного контроля за деятельностью всех без исключения органов управления». Он не знал, что эти слова как будто списаны из учебника по корпоративному управлению. А вот о том, насколько осложняет гласность задачу удержания власти диктатора, конечно, знал. Видимо, повышение качества государственного управления казалось Горбачеву более важной задачей. В итоге постепенная отмена цензуры стала, наряду с надвигающейся экономической катастрофой, причиной падения коммунистического режима.

Лидер коммунистической Румынии Николае Чаушеску выбрал другой путь. Диктатор, за десятилетия правления превративший богатую нефтью и газом европейскую страну в средневековый султанат — достаточно сказать, что его жена, будучи вторым лицом в партии, была также и президентом академии наук, — предпочел не позволять гражданам узнавать хоть что-то о положении дел в стране. Чаушеску полагал, что спецслужба «Секуритате» вовремя проинформирует лично его о том, что происходит в Румынии и как на это смотрят граждане. Но чуть ли не во всех коммунистических странах спецслужбы оказались совершенно не готовы к бурному развитию событий в конце 1980-х. И неудивительно: когда начальник получает информацию только из рук подчиненного, у подчиненного есть все стимулы работать спустя рукава и дезинформировать начальника. Недаром наиболее успешные (по количеству лет у власти) диктаторы — Сталин, Мао Цзэдун, Стресснер — старались не попадать в зависимость от спецслужб и регулярно уничтожали самых доверенных информаторов.

Для Чаушеску утрата связей с реальностью кончилась плохо. 22 декабря 1989 года он собрал огромный митинг в свою поддержку, который обернулся катастрофой: ненависть к диктатору всех присутствовавших — от простых рабочих, построенных в колонны, до охраны и его ближайшего окружения — выплеснулась наружу. Чаушеску с женой пришлось спасаться бегством и два дня скитаться по стране, пока они были схвачены и после двухчасового «суда» расстреляны.

Для китайского руководства проблема свободы прессы имеет первостепенное значение. С одной стороны, полное снятие цензуры может быть опасно для нынешнего режима, с другой — правительству нужны высокие темпы роста экономики, а для этого нужны иностранные деньги и технологии. Чтобы привлекать инвесторов, необходимо, чтобы у них было достаточно информации о месте, в котором они будут заниматься бизнесом.

Самый яркий пример — эпидемия атипичной пневмонии. Местные власти в Китае имели информацию о первых стадиях эпидемии уже в ноябре 2002 года, но бездействовали и, по всей видимости, скрывали ее от центрального правительства (в демократических странах такое малореально, поскольку у конкурентов местных чиновников есть все стимулы искать скрываемую информацию, а у журналистов — публиковать ее). В марте 2003 года Всемирная организация здравоохранения издала предупреждение об опасности атипичной пневмонии. Китайское правительство запретило национальным СМИ сообщать об этом, но, судя по всему, для себя выводы сделало: меры по борьбе с эпидемией все же были приняты.

В сентябре 2008 года китайское руководство собралось вроде бы решить информационную дилемму. Было объявлено, что агентство «Синьхуа» будет цензурировать всю политическую информацию, оставляя свободной всю информацию, связанную с бизнесом. Но сразу же стало понятно, что разделить информацию на «чистую политику» и «бизнес» — невозможно. Например, сведения о том, что губернатор какой-то провинции коррумпирован, или о том, что его дочка владеет крупнейшим в провинции банком, — это политика или бизнес? Вот и приходится китайскому руководству все время лавировать между Харибдой свободной прессы, угрожающей режиму, и Сциллой цензуры, которая отталкивает инвесторов. Выбор для страны, которая небогата природными ресурсами и не может жить без иностранного капитала и эффективных чиновников, непростой.

Но есть ли в череде этих исторических анекдотов закономерность? Чтобы проверить гипотезу о том, что в странах-экспортерах нефти с невысоким уровнем демократии увеличение «нефтяных доходов» приводит к снижению свободы прессы, мы с коллегами Григорием Егоровым и Сергеем Гуриевым собрали данные про нефтяную добычу и развитость демократических институтов в 150 странах мира за последние 15 лет. Самое сложное в статистической работе с большими массивами данных — изоляция тех закономерностей, которые хочется проверить, от всех посторонних эффектов. Например, возможно, что наличие нефтяных запасов влияет на уровень демократии (эта гипотеза давно обсуждается специалистами по экономике развития). Но свобода прессы не определяется однозначно уровнем демократии — есть даже военные диктатуры (например, Уганда) с относительно независимые СМИ. А значит, проблему воздействия динамики нефтяных цен на свободу прессы можно рассматривать отдельно.

Как показал анализ данных, в демократических странах, богатых природными ресурсами, например, Норвегии или США, повышение мировой цены на нефть не сказывается на свободе прессы. В недемократических закономерность видна очень хорошо: если есть нефть, то, чем выше цена на нее, тем хуже становится со свободой прессы, своего рода «нефтяное проклятие». Так что ситуация со СМИ в России определяется не тысячелетней историей или особенностях характера национального лидера: наша страна начала ХХI век с неустойчивой демократией и огромными запасами нефти и газа — неудивительно, что свобода прессы падала с каждым годом. Даже «мини-оттепель» последних двух лет — как раз после того как цены на нефть резко упали с пиковых показателей лета 2008 года — вписывается в нашу закономерность.

Однако у каждой статистической закономерности есть свои ограничения. Если что-то выполняется для разных стран «в среднем», это не означает, что она действует, как закон гравитации. Всегда есть выбор — жить со свободной прессой и высоким качеством госуправления (да, между ними есть прямая связь) или пытаться продлить срок собственного пребывания у власти, лишая граждан, чиновников и себя самого независимых источников информации.